Раскол
На сайте portal-credo.ru опубликован материал "Мониторинг СМИ: Страсти по «Расколу». Взгляд на историю России сквозь призму нового сериала о церковном расколе XVII века". Этот материал довольно интересен и может быть использован при изучении темы "Россия в XVII в."
Текст даётся в извлечениях. Полностью материал можно прочесть здесь.
...Патриарх Никон считал себя прямым продолжателем дела митрополита Филиппа Колычева, бескомпромиссного обличителя тирана на троне. Но именно при Иване Грозном состоялся знаменитый Стоглавый собор, на котором было утверждено двуперстие и другие древнерусские нормы благочестия, подвергшиеся ревизии в ходе никоновской реформы…
Специфика этого столетия в том, что оно явилось переходной эпохой от Средневековья к Новому времени и столкновение перемешанных в культуре "бунташного века" элементов старого и нового непрестанно провоцировало напряженные коллизии. Характерная примета новизны — появление живописных произведений в стиле ренессанса и барокко.
...Патриарх Никон собственноручно на глазах у народа уничтожает неканоничные иконы "фряжского письма". ...Модернизация была неизбежна, и сам Никон оказался одним из локомотивов этого процесса. Да, патриарх уничтожал новомодные иконы, но и покровительствовал новым жанрам литературы и искусства, которые активно проникали в Россию через присоединенные области Украины и Белоруссии. Один из таких жанров — портретная живопись. Именно в XVII веке в России создаются первые прижизненные изображения людей — "парсуны", выполненные в реалистической манере.
...Сохранились парсуны царя Алексея Михайловича и патриарха Никона, а также ранние старообрядческие иконы и книжные миниатюры, изображающие протопопа Аввакума.
...Парадокс личности Никона в том, что этот богатырь, рожденный для борьбы, избрал путь священника и монаха. Но в монашескую мантию, символизирующую отречение от собственной воли, был облачен человек неукротимой энергии, рождающий грандиозные, дерзкие замыслы, непреклонный в достижении своих целей. При этом в Никоне не чувствуется какого-то раздвоения, он всей душой был предан делу Церкви, однако понимал его по-своему и служил религии кротости и смирения со страстью и непримиримостью. В то же время судьба этого удивительного патриарха-богатыря, круто расправлявшегося с любыми оппонентами, исполнена трагического драматизма.
Ведь Никон посвятил жизнь безнадежному, заведомо проигрышному делу: намеревался насадить в России теократический строй, при котором господствующая роль в обществе и государстве принадлежала бы Церкви. Он ориентировался на идеологию и практику папского Рима, в XII–XIII веках вплотную приблизившегося к реализации идеала теократии. Учение Никона о превосходстве "священства" над "царством" повторяло аргументы Римского Папы Иннокентия III. При этом Никон полемизировал с русским царем, а Иннокентий — с императором Священной Римской империи. Однако к XVII веку в Европе выросли мощные режимы абсолютной монархии (Англия, Франция, Испания), которым Римские Папы уже не могли, как прежде, диктовать свою волю и потому вынуждены были отказаться от былых политических притязаний.
На православном Востоке, в том числе на Руси, теократическая идея никогда не пользовалась успехом, напротив, здесь преобладала модель "цезарепапизма", в рамках которой Церковь сама контролировалась светской властью. В XVI–XVII веках власть московских государей заметно укрепилась и также приобретала черты абсолютизма, не намеренного терпеть вмешательства церковников в свои дела, о чем красноречиво свидетельствует трагический финал противостояния митрополита Филиппа и Ивана IV. В подобной исторической ситуации мечтать о теократии в России и всерьез рассчитывать на подчинение царской власти диктату главы Церкви было наивным утопизмом. И, как ни странно, патриарх Никон — умудренный опытом, умный и дальновидный, оказался во власти этой иллюзии, пустился в рискованную политическую авантюру. Одержимость своими идеями и даже авантюризм — тоже характерные качества Никона...
...По портретам, и по словесным описаниям современников известно, что Алексей Михайлович телом обладал "пухлым", а на мир смотрел слегка прищуренными, настороженными глазами.
...Дело в том, что эпитет "тишайший" — это титулярный элемент, заимствованный русскими придворными идеологами XVII века из титулатуры римских императоров (serenissimus — лат.). Наряду с другими церемониальными новшествами этот эпитет выражал амбиции Алексея Романова, как будущего императора "третьего Рима", и в то же время должен был внушать иллюзию "тишины и покоя" в государстве. В реальности же все было с точностью до наоборот: в царствование Алексея Михайловича страну сотрясали народные волнения, были развязаны новые войны, начался церковной раскол… По словам академика Александра Панченко, "…царь Алексей Михайлович вовсе не был "тишайшим" — ни по натуре, ни по делам. Думать иначе — значит, как говорил Лейбниц, "принимать солому слов за зерно вещей".
...Он правил Россией три десятилетия, в течение которых подверглась изменениям не только страна, но конечно, и царский характер. Одно дело — только вступивший на престол шестнадцатилетний юноша, представитель новой, еще не укрепившейся династии, вынужденный искать опору в лице авторитетного боярства и духовенства. И совсем иное — зрелый Алексей Михайлович, искушенный в войнах, подавивший волну народных восстаний, избавившийся от временщиков, подчинивший себе Церковь, построивший в России абсолютную монархию, значительно расширивший пределы государства.
И яркий показатель того, как власть изменила характер царя, — история его взаимоотношений с Никоном, в начале которых он еще во многом "идеалист", а ближе к развязке — прагматичный политик, для которого даже старый "собинный друг" — лишь фигура на шахматной доске… С будущим патриархом царь познакомился в самом начале правления, когда чувствовал себя не слишком уверенно и нуждался в поддержке. Никон годился Алексею в отцы и обладал мощной харизмой: не исключено, что юный царь увидел в нем не просто отца духовного, но почти родного. Ситуация напоминала годы царствования Михаила Федоровича, который по слабости здоровья мало участвовал в государственных делах, а страной фактически правил родной отец царя патриарх Филарет.
То был важный прецедент, повторение которого, казалось, могло бы открыть путь для утверждения в России теократии. Однако тут Никон просчитался. Алексей Михайлович оказался прирожденным политиком и, несмотря на молодость, быстро концентрировал власть в своих руках и планомерно следовал интересам престола. Интересы царя и патриарха совпадали лишь на первых порах, когда оба мечтали о торжестве "третьего Рима", о собирании всех православных народов, томящихся под гнетом иноверцев — мусульман и католиков, — под властью державы Московской. В этом смелом геополитическом проекте каждому отводилась своя роль: Алексей Михайлович должен был стать императором "третьего Рима", наследником и осуществителем идеи Священной Римской империи, а Никон — Вселенским патриархом, православным "Папой".
Как показали исследования непредвзятых историков и литургистов, защитники старого обряда во многом были правы: двуперстие действительно древнее троеперстия, а церковные книги редактировались никоновскими "справщиками" по-дилетантски и с невероятной поспешностью.
Важным условием реализации этого проекта была реформа русской Церкви. Ее целью было установить единообразие богослужебной практики в России с другими православными странами и тем самым устранить возможные препятствия для их присоединения к "третьему Риму". Можно долго спорить, насколько оправданны были церковные нововведения, какие обряды и редакции богослужебных книг больше соответствуют православной традиции — старорусские или заимствованные реформаторами у греков. Как показали исследования непредвзятых историков и литургистов, защитники старого обряда во многом были правы: двуперстие действительно древнее троеперстия, а церковные книги редактировались никоновскими "справщиками" по-дилетантски и с невероятной поспешностью. Но главная проблема, пожалуй, не в этом. По меткому замечанию протоиерея Георгия Флоровского, "тема раскола — не обряд, а царствие". Спешность и грубая насильственность реформы патриарха Никона диктовалась ее политическим подтекстом: недаром она стартовала в 1653 году, одновременно с объявлением войны против Польши за левобережную Украину.
Таким образом, никоновская реформа ознаменовала собой новый имперский вектор исторического развития России. С одной стороны, стремление российского престола к расширению государства, в частности, за счет присоединения древней киевской "отчины" и "освобождения" угнетенных православных народов, вполне закономерно и едва ли предосудительно: все великие державы формировались путем экспансии. Однако в России XVII века имперский вектор характеризовал не только внешнюю, но и внутреннюю политику, означал колонизацию как новых территорий, так и собственного народа, которому отныне надлежало "безмолвствовать".
Первые десятилетия после Смуты — время подъема русского национально-религиозного чувства и пробуждения общественного самосознания, выразителем которого явилась новая генерация священников из Поволжья — именно там усилиями рядовых "граждан" недавно формировалось героическое народное ополчение для спасения России. Эти пастыри возродили забытую на Руси практику живой, импровизированной проповеди и стали настоящими народными трибунами. В своих проповедях, привлекавших массы людей всех сословий, они соединяли духовную тематику с осмыслением злободневных социальных проблем. Кроме того, они обладали мощным влиянием на свою паству, наставляя прихожан на исповеди, будучи духовными отцами многочисленных "покаянных семей".
Выражаясь по-современному, эти священники, выходцы из народа, выступили глашатаями и неформальными лидерами зарождавшегося в России гражданского общества, которое убедительно заявило о себе в ходе Смуты. Видя эту новую растущую силу, царь Алексей Михайлович попытался опереться на нее в начале своего царствования и собрал в Москве наиболее авторитетных ее представителей, составивших знаменитый кружок "боголюбцев". Самый яркий и выдающийся из них — протопоп из Юрьевца на Волге Аввакум Петров, который впоследствии, как почти все "боголюбцы", стал вождем староверия.
...Аввакум канонизирован не только старообрядческой Церковью как учитель и мученик старой веры. Он также "канонизирован" и отечественной культурой — как оригинальнейший древнерусский писатель, и вместе с тем — один из первых в русской истории "диссидентов", нонконформистов, исповедников идеи.
Феномен Аввакума настолько масштабен и многогранен, что его невозможно вписать в какую-то упрощенную схему. В идейной борьбе XVII века Аввакум защищал традицию, отстаивал старину, но при этом сам во многом являлся новатором — реформатором литературного языка, пионером автобиографического жанра, изобретательным и остроумным полемистом. Аввакум вовсе не был какой-то ходячей иконой, как представляет фильм. Уже в Пустозерске, незадолго до мученической кончины, в ходе богословского спора со своим соузником диаконом Федором Аввакум прибег к приему полемики не слишком красивому: договорился со стрельцами, которые выкрали писания Федора, и протопоп их уничтожил. Аввакум был реальным человеком с темпераментом бойца, и недаром его прозвали "неистовым".
Деятельность Аввакума, как и всю историю раскола, можно рассматривать по-разному. Зачастую это делают так, что, как говорится, за деревьями не видят леса, сводя все дело исключительно к разногласиям по поводу книг и обрядов. На наш взгляд, продуктивнее иная, комплексно-историческая точка зрения, которая позволяет увидеть в конфликте вокруг церковной реформы не только специфический религиозно-обрядовый спор, но и проявление грандиозной социальной драмы.
Оппоненты Никона защищали традицию веры и благочестия, которая служила воплощением национальной совести, ибо двуперстие было атрибутом прославленных святых-"чудотворцев", олицетворявших нравственный идеал древнерусского общества. Старая вера помогла русским людям вынести татаро-монгольское иго, сохранить свою государственность в испытаниях Смуты, остаться единственным в мире свободным православным народом. И вдруг — реформа по образцу греков, которые предали православие на Флорентийском соборе и заслуженно оказались под гнетом "басурман"! Неудивительно, что такая реформа была воспринята как попрание русского национально-религиозного достоинства, как предательство наследия Святой Руси.
Фактически начало раскола — не в протестной реакции староверов, а уже в самом замысле подобной реформы, обнаружившем пропасть между властной элитой и поднимавшим голову русским обществом, гласом которого выступали "боголюбцы". Оказалось, что высшая церковная и государственная власть в сущности не знает, как верит и чем живет управляемый ею народ. То, что для него священно и неприкасаемо, для нее — лишь разменная монета в политической игре. Более того: продвигая реформу путем насилия и кровавых репрессий, власть показала, что совершенно не желает этого знать и с этим считаться. Вот почему знамя старой веры стремительно сплотило вокруг себя огромные массы народа, признавшего эту власть антихристовой…
Раскол — это не только сюжет из русской церковной истории далекого XVII века. Ведь тогда "в раскол" ушли прежде всего те, кому было не безразлично, как верить, думать и поступать. По другую же сторону баррикад оказались люди типа патриарха Иоакима, который говорил: "Я не знаю ни старой веры, ни новой, но что велят начальники, то и готов делать и слушать их во всем". По оценкам специалистов, к старой вере примкнула примерно треть православного населения России — наиболее принципиальная, трезвая, трудолюбивая, доброкачественная часть русского народа. И она была поставлена властью вне закона и подвергнута суровым гонениям. Немалая часть староверов была вынуждена покинуть Россию — это и есть настоящая "первая волна" русской эмиграции. Александр Солженицын считал: "Если бы не было XVII века, то, возможно, не было бы 17-го года. То есть те грабли, на которые мы все время наступаем, были обронены в XVII веке. Оказались расколоты власть и народ, Церковь и власть, Церковь и народ". Раскол явился симптомом опасной социальной болезни, которая, увы, стала для России хронической. Природа этой болезни — в оскудении солидарности и взаимного доверия не только между властью, народом и Церковью, а во всем общественном организме, порой даже между членами одной семьи.
По словам философа Владимира Соловьева, роковая ошибка патриарха Никона в его убежденности, что "религиозное единение всех может достигаться средствами насилия". Ошибка эта не одного Никона, но русской власти в целом, которая традиционно делает ставку на политико-идеологическое принуждение в стремлении добиться от общества единства и лояльности. История не раз демонстрировала, что такое единство — лишь иллюзорное, оно в одночасье рушится, словно колосс на глиняных ногах. В постоянно усложняющихся условиях Нового времени архаичная модель консолидации общества на основе навязанной ему моноидеологии — будь то религиозной или какой-то иной — не может быть по-настоящему эффективной. Однако неравномерность исторического развития России, застрявшего в транзите между Средневековьем и постмодерном, создает искушение сызнова использовать эту обкатанную, но порочную схему. И пока она не будет наконец отброшена, Россия обречена снова и снова "наступать на грабли", оброненные в XVII веке.
Анатолий Черняев
|
